Александр Солженицын о возможном плагиате и настоящем авторе "Тихого Дона"...

С самого появления своего в 1928 году «Тихий Дон» протянул цепь загадок, не объясненных и по сей день. Перед читающей публикой проступил случай небывалый в мировой литературе. 23-х-летний дебютант создал произведение на материале, далеко превосходящем свой жизненный опыт и свой уровень образованности (4-х-классный). Юный продкомиссар, затем московский чернорабочий и делопроизводитель домоуправления на Красной Пресне, опубликовал труд, который мог быть подготовлен только долгим общением со многими слоями дореволюционного донского общества, более всего поражал именно вжитостью в быт и психологию тех слоев. Сам происхождением и биографией «иногородний», молодой автор направил пафос романа против чуждой «иногородности», губящей донские устои, родную Донщину, – чего, однако, никогда не повторил в жизни, в живом высказывании, до сегодня оставшись верен психологии продотрядов и ЧОНа. Автор с живостью и знанием описал мировую войну, на которой не бывал по своему десятилетнему возрасту, и гражданскую войну, оконченную, когда ему исполнилось 14 лет. Критика сразу отметила что начинающий писатель весьма искушен в литературе, «владеет богатым запасом наблюдений, не скупится на расточение этих богатств» («Жизнь искусства», 1928, №51; и др.). Книга удалась такой художественной силы, которая достижима лишь после многих проб опытного мастера, – но лучший 1-й том, начатый в 1926 г., подан готовым в редакцию в 1927-м; через год же за 1-м был готов и великолепный 2-й; и даже менее года за 2-м подан и 3-й, и только пролетарской цензурой задержан этот ошеломительный ход. Тогда – несравненный гений? Но последующей 45-летней жизнью никогда не были подтверждены и повторены ни эта высота, ни этот темп.

Слишком много чудес! – и тогда же по стране поползли слухи, что роман написан не тем автором, которым подписан, что Шолохов нашел готовую рукопись (по другим вариантам – дневник) убитого казачьего офицера и использовал его. У нас, в Ростове н/Д. говорили настолько уверенно, что и я, 12-летним мальчиком, отчетливо запомнил эти разговоры взрослых.

Видимо, истинную историю этой книги знал, понимал Александр Серафимович, донской писатель преклонного к тому времени возраста. Но, горячий приверженец Дона, он более всего был заинтересован, чтобы яркому роману о Доне был открыт путь, всякие же выяснения о каком-то «белогвардейском» авторе могли только закрыть печатание. И, преодолев сопротивление редакции «Октября», Серафимович настоял на печатании романа и восторженным отзывом в «Правде» (19 апр. 1928 г.) открыл ему путь.

В стране с другим государственным устройством всё же могло бы возникнуть расследование. Но у нас была в зародыше подавлена возможность такового – пламенным письмом в «Правду» (29.3.29, прилагается к нашей публикации) пяти пролетарских писателей (Серафимович, Авербах, Киршон, Фадеев, Ставский): разносчиков сомнений и подозрений они объявили «врагами пролетарской диктатуры» и угрозили «судебной ответственностью» им – очень решительной в те годы, как известно. И всякие слухи – сразу смолкли. А вскоре и сам непререкаемый Сталин назвал Шолохова «знаменитым писателем нашего времени». Не поспоришь.

Впрочем, и по сегодня живы современники тех лет, уверенные, что не Шолохов написал эту книгу. Но, скованные всеобщим страхом перед могучим человеком и его местью, они не выскажутся до смерти. История советской культуры вообще знает немало случаев плагиата важных идей, произведений, научных трудов – большей частью у арестованных и умерших (доносчиками на них, учениками их) – и почти никогда правда не бывала восстановлена, похитители воспользовались беспрепятственно всеми правами.

Не укрепляли шолоховского авторитета, не объясняли его темпа, его успеха и печатные публикации: о творческом ли его распорядке (Серафимович о нем: работает только по ночам, так как днем валом валят посетители); о методе ли сбора материалов – «он часто приезжает в какой-нибудь колхоз, соберет стариков и молодежь. Они поют, пляшут, бесчисленно рассказывают о войне, о революции...» (цит. по книге И.Лежнева «Михаил Шолохов», Сов. пис. 1948); о методе обработки исторических материалов, о записных книжках (см. далее нашу публикацию). А тут еще: не хранятся ни в одном архиве, никому никогда не предъявлены, не показаны черновики и рукописи романа (кроме Анатолия Софронова, свидетеля слишком характерного). В 1942 г., когда фронт подошел к станице Вешенской, Шолохов, как первый человек в районе, мог получить транспорт для эвакуации своего драгоценного архива предпочтительнее перед самим райкомом партии. Но по странному равнодушию это не было сделано. И весь архив, нам говорят теперь, погиб при обстреле.

И в самом «Тихом Доне» более внимательный взгляд может обнаружить многие странности: для большого мастера необъяснимую неряшливость или забывчивость – потери персонажей (притом явно любимых, носителей сокровенных идей автора!), обрывы личных линий, вставки больших отдельных кусков другого качества и никак не связанных с повествованием; наконец, при высоком художественном вкусе места грубейших пропагандистских вставок (в 20-е годы литература еще к этому не привыкла). Да даже и одноразовый читатель, мне кажется, замечает некий неожиданный перелом между 2-м и 3-м томом, как будто автор начинает писать другую книгу. Правда, в большой вещи, какая пишется годами, это вполне может случиться, а тут еще такая динамика описываемых исторических событий. Но вперемежку с последними частями «Тихого Дона» начала выходить «Поднятая целина» – и простым художественным ощущением, безо всякого поиска, воспринимается: это не то, не тот уровень, не та ткань, не то восприятие мира. Да один только натужный грубый юмор Щукаря совершенно несовместим с автором «Тихого Дона», это же сразу дерёт ухо, – как нельзя ожидать, что Рахманинов, сев за рояль, станет брать фальшивые ноты.

А еще удивляет, что Шолохов в течение лет давал согласие на многочисленные беспринципные правки «Тихого Дона» – политичеcкие, фактические, сюжетные, стилистические (их анализировал альманах «Мосты», 1970, №15). Особенно поражает его попущение произведенной нивелировке лексики «Тихого Дона» в издании 1953 г. (см. «Новый мир» 1967, №7, статья Ф.Бирюкова): выглажены многие донские речения, так поражавшие при появлении романа, заменены общеупотребительными невыразительными словами. Стереть изумительные краски до серятины – разве может так художник со своим кровным произведением? Из двух матерей оспариваемого ребенка – тип матери не той, которая предпочла отдать его, но не рубить...

На Дону это воспринимается наименее академично. Там не угасла, еще сочится тонкою струйкой память и о прежнем донском своеобразии и о прежних излюбленных авторах Дона, первое место среди которых бесспорно занимал ФЕДОР ДМИТРИЕВИЧ КРЮКОВ (1870-1920), неизменный сотрудник короленковского «Русского богатства», народник по убеждениям и член I Государственной Думы от Дона. И вот в 1965 г. в ростовской газете «Молот» (13.8.65) появилась статья В. Моложавенко «Об одном незаслуженно забытом имени» – о Крюкове, полвека запретном к упоминанию за то, что в гражданскую войну он был секретарем Войскового Круга. Что именно хочет выразить автор подцензурной пригнетенной газетной статьи, сразу понятно непостороннему читателю: через донскую песню связывается Григорий Мелехов не с мальчишкой-продкомиссаром, оставшимся разорять станицы, но – с Крюковым, пошедшим, как и Мелехов, в тот же отступ 1920 года, досказывается гибель Крюкова от тифа и его предсмертная тревога за заветный сундучок с рукописями, который вот достанется невесть кому: «словно чуял беду, и наверно не напрасно»... И эта тревога, эта боль умершего донского классика выплыла через полвека – в самой цитадели шолоховской власти – в Ростове-на-Дону!.. И не так-то скоро организовали грубое «опровержение», опять партийный окрик, опять из Москвы – через один год и один день. («Советская Россия», 14.8.66, «Об одном незаслуженно возрожденном имени»).

Конечно, на шестом десятке лет всякое юридическое расследование этой литературной тайны скорее всего упущено, и уже не следует ждать его. Но расследование литературоведческое открыто всегда, не поздно ему произойти и через 100 лет и через 200, – да жаль, что наше поколение так и умрет, не узнав правды.

***

Фёдор Дмитриевич Крюков. Биографическая справка:

Старший сын станичного атамана станицы Глазуновской на р.Медведице, родился (ст.ст.) 2 февраля 1870 г. Окончил церковно–приходское училище в Глазуновской, Усть-Медведицкую гимназию, затем, вероятно первый в станице, поехал учиться в Петербург (Историко–Филологический институт). Студентом уже печатался, под псевдонимами. Первые заметные бытовые очерки – «Казачьи станичные суды» (1892), «Гулебщики». Первый рассказ – «Казачка» (1896). По окончании института многие годы служил учителем гимназии – в Орле, потом в Нижнем Новгороде. Был очень популярен в Усть–Медведицком округе Войска Донского, участвовал в митингах 1905 года, был депутатом 1-й Государственной Думы от Дона, по убеждениям примыкал к «народным социалистам». В Думе произнес энергичную речь против посылки донских частей для подавления революционных выступлений и в пользу общественного и культурного развития казачества. При разгоне 1-й Государственной Думы подписал Выборгское воззвание, за что был судим, отсидел 3 месяца в Крестах. В 1907 г. за участие в революционных волнениях административно выслан за пределы Области Войска Донского на несколько лет. С этого времени уже систематически печатается в «Русском богатстве» («Русских записках» с войны). Рассказы и очерки: «Станичники», «Офицерша», «На реке Лазоревой», «В камере № 380», «Полчаса», «Новые дни», «Шквал», «В нижнем течении», «Силуэты», «В родном углу» и многие другие. В 1907 и 1910 годах опубликованы отдельные книги его рассказов. После Н.-Новгорода Крюков постоянно живет в Петербурге (работает библиотекарем Горного института), весьма сближается с Короленко и входит в состав редакции «Русского богатства».

Главная часть всего написанного им до революции – с яркими осязаемыми фигурами, сочным локальным языком – относится к Дону, к родным местам, с которыми никогда не ослаблялись его духовные, кровные и физические связи. После снятия административных ограничений он по 2–3 раза в год ездил в станицу обрабатывать землю и сад своим незамужним сестрам (не был женат и он) и, живя годами в Петербурге, ни на день не переставал быть донцом. Короленко писал, что Крюков «первый дал нам настоящий колорит Дона». Всякий, кто найдет и перечтет донские рассказы и очерки Крюкова, пожалуй добавит: «и – последний». Такой живости, неподдельности, неповторимости быта, уклада, обычаев, языка, психологии донского казачества (после Гражданской войны подавленных, затем стертых), такой глубины многолетних наблюдений изнутри мы не найдем уже более ни у кого из донских писателей. Кроме только... кроме только автора «Тихого Дона» – и то лишь в первой его редакции, и то лишь – исключая чужеродные непонятные вставленные куски...Это художественное сопоставление для меня лично разительно. (Хотя не могу абсолютно уверенно исключить, что – был, жил никогда публично не проявленный, оставшийся всем неизвестен, в Гражданскую войну расцветший и вослед за ней погибший еще один донской литературный гений: 1920–22 годы были годами сплошного уничтожения воевавших по ту сторону).

В годы германской войны Ф.Крюков неоднократно бывал на фронте в санитарном отряде Г.Думы и собрал обильные фронтовые впечатления, отраженные в его очерках и записных книжках. В марте 1917 г. в Петрограде Крюков избран в Совет Союза Казачьих войск. Но вскоре быстрое развитие событий Семнадцатого года, свое особое на Дону, душевно утянуло его из Петрограда в родные места – и уже навсегда. Крюков входит в состав Войскового Круга (т.е. сепаратного донского парламента), позже становится секретарем его, издает в Новочеркасске журнал «Донская волна» и делит со своим родным краем всe грозное трехлетие, он свидетель и участник изменчивого течения Гражданской войны, упадков и взлeтов донского духа, соотношений Дона с белыми и красными. Его наблюдению доступны – родная ли станица, разгромленная ЧОНовцами, или вся округа ее, охваченная Донским восстанием, с такой трагической силой врезанным в роман.

Как следует из сохранившихся свидетельств, все эти годы Крюков продолжает писать большую книгу, начатую еще в Петрограде во время 1-й мировой войны. При распаде и отступе Донской армии Крюков, ее офицером, отступает на Кубань и там, в 50 лет, умирает от сыпного тифа, а след его рукописей, возимых с собой, теряется.

Д*. Стремя «Тихого Дона» (Загадки романа) – PARIS, YMCA-press, 1974 г.

Читать дальше...